Все же печально, когда текст начинается примерно вот так:
Звали меня тогда, – Лютиком. Родился я во время большого перемирия. Тогда, как потом мне рассказывал отец, все матери понадеявшись на мир, давали своим сыновьям, ласковые прозвища.
И, видимо потому же, моя мать не позволяла мне играть в Войну. А когда мне исполнилось четырнадцать лет – перемирие закончилось. Нам объявили, что «Зло опять подняло свою уродливую голову», и моя мать сама проводила меня, моего отца и моих братьев к дому старосты, где Вербовщик надел мне на шею Знак, означавший мое вступление в армию Добра. Вся эта война казалась мне тогда чудесным приключением.
...Так продолжалось до того дня, когда наш отряд, моя деревня и моя семья перестали существовать. И после того никто больше не называл меня Лютиком, а стали называть Лютым.
а потом вырождается в обычное серое ниочем.
Звали меня тогда, – Лютиком. Родился я во время большого перемирия. Тогда, как потом мне рассказывал отец, все матери понадеявшись на мир, давали своим сыновьям, ласковые прозвища.
И, видимо потому же, моя мать не позволяла мне играть в Войну. А когда мне исполнилось четырнадцать лет – перемирие закончилось. Нам объявили, что «Зло опять подняло свою уродливую голову», и моя мать сама проводила меня, моего отца и моих братьев к дому старосты, где Вербовщик надел мне на шею Знак, означавший мое вступление в армию Добра. Вся эта война казалась мне тогда чудесным приключением.
...Так продолжалось до того дня, когда наш отряд, моя деревня и моя семья перестали существовать. И после того никто больше не называл меня Лютиком, а стали называть Лютым.
а потом вырождается в обычное серое ниочем.